Е.В. Генералова

О СЕМАНТИЧЕСКОМ СВОЕОБРАЗИИ ОБИХОДНОГО ЯЗЫКА МОСКОВСКОЙ РУСИ XVI-XVII ВЕКОВ

«Единым письмен употреблением памяти подкрепляется вечность»: Сб. науч. тр. памяти З.М. Петровой / Отв. ред. И.А. Малышева. СПб, 2007. С. 119-129.

Значение как голова Медузы, всегда в центре языка, околдовывая тех, кто его созерцает. В. Звегинцев. [3: 16.]

Каждый тип языка и речи обладает собственным семантическим пространством, т.е. особыми семантическими связями, закономерностями и особенностями (так, например, для поэтического языка характерно обилие тропов и слов с переносными значениями, для разговорной речи типичны явления описательной и сокращенной номинации, слова-«губки», и т д.). Как особый тип языка русский обиходный язык XVI-XVII вв., т.е. «та наддиалектная система разговорной речи, какая постепенно складывалась с XV по XVII век и именовалась в эту эпоху просторечием» [5: 6], также обладает своим семантическим пространством, которое во многом находит отражение в словаре соответствующего языка, а именно в создающемся в Межкафедральном словарном кабинете имени Б.А. Ларина СПбГУ «Словаре обиходного русского языка Московской Руси XVI-XVII вв.» (далее – СОРЯ). Следует, безусловно, помнить о несовпадении семантического пространства языка и семантического пространства словаря соответствующего языка, однако поскольку значение находится как в центре языка, так и в центре этого лексикографического проекта, то данные словаря позволяют судить о многих семантических особенностях языка, а именно о соотношении однозначных и многозначных слов, иерархии значений и их взаимоотношении, путях возникновения переносных значений, парадигматических связях и многом другом.

Анализ лексики первых трех выпусков СОРЯ показал абсолютное преобладание конкретной лексики, составляющей более 60 %, причем большинство этих слов однозначные (типа агарик `древесный гриб, употребляемый как лечебное средство`, брынец `рис`, варворка `украшение в виде шарика на шнурке кисти` и др.). Этот факт в первую очередь, конечно, обусловлен предметным характером памятников обиходно-разговорного языка XVI-XVII вв. Значение таких лексем конкретное, четкое и может вызывать сомнение (выражающееся в словаре в виде знака вопроса) только в связи с незнанием или уточнением разновидности реалии (напр., бандора `музыкальный инструмент (какой?)`). Большинство прилагательных, глаголов, наречий также однозначны.

Около 25% слов обладают двучленной семантической структурой. При этом можно наглядно наблюдать так называемое «скольжение» значения, неявные изменения семантики. Частое явление для лексем обиходно-разговорного языка - диффузность значения и еще формирующаяся полисемия. Напр., в лексеме встреча нечетко отделяется семантика `подготовленный прием у места прибытия` и метонимическое значение `люди, посланные встречать кого-либо`: А с жеребцов послы ссели на королевском дворе у королевских хором на лесницу, а встречи послам от короля не было (Ст. сп. Воронцова. 10, 1586 г.)1 . В семантике наречия больно много переходных контекстов от первоначального значения `болезненно` к семантике `сильно` и `очень`: А мужик гсдрь пытан болна ударов было 70 десят (ИНРЯ, 55, XVII -н. XVIII вв.), Тут ты с ним болна бьешися за которую обиду? (Сказ. о куре, 75, XVII в.), Михайло раненъ по правой рукЬ подъ лопатку изъ лука больно (АМГ I, 137, 1616 г.), Болно хлопъ раненъ и головы не нашли (Сим. Послов., 79, XVII в.): сам круг глаголов, с которыми сочетается наречие, убеждает в живости в семантике семы `болезненно`, но на то, что наречие больно используется не с этой семантикой, указывают пояснения (пытан больно, ударов было 70 десят), антонимы (буде пытан не больно, велЬли пытать накрЬпко (АМГ I, 171, 1621 г.)), т.е. речь идет о степени воздействия наказания. Семантика в общем диффузна, трудно разделяема на отдельные значения, и тексты фиксируют живые процессы, происходящие в языке.

Однако в текстах обиходного русского языка XVI-XVII вв. встречаются не только лексемы с еще недостаточно отделившимися значениями, с развивающейся многозначностью, но и слова, где представлено сворачивание полисемии и выход на первый план синкреты. Такова, например, семантика лексемы большой для которой в контекстах Идучи … по большой улице напрове (Моск. Письм., 316. 1676 г.), Пришелъ де я на Тульский на больщой кабакъ (СиД, 290, 1623 г.), также большой монастырь, большой собор, наряду со значением `значительный по размерам` реализуются одновременно значения и `главный, основной`, и `особенный, выдающийся по какому-либо признаку`. Cр. также семантику гнезда бедный, беда, бедность, лексемы которого могут иметь синкретичную семантику, обозначая и материальную бедность, и положение, вызывающее жалость, и просьбу о помощи (см. в типичной для челобитных формуле бедный и беззаступный и беззащитный при варьировании компонентов инициально именно бедный как наиболее обобщающее слово за счет широкой семантики). Такой синкретизм можно считать спецификой обиходного языка, и он особенно характерен для слов сложной семантической структуры.

Слов сложной семантической структуры относительно немного в обиходном языке (лексемы белый, большой, вликий, ведати, время, выдти и др.). Они развивают значения и последовательно, и параллельно и часто оказываются синкретичны.

Что касается типа переноса значений, то в семантической системе обиходного языка, конечно, в первую очередь распространена метонимия. В этом отношении могут быть выделены, с одной стороны, типичные, характерные для общеязыковой системы, модели метонимического переноса, например, «животное - мех, шкурка этого животного» (бобер, белка, выдра), «обозначение емкости – содержимое - мера объема» (бочка, бадья, бадейка, ведро), «процесс - результат процесса» (бобушки `оспа` и `шрам от оспы`). С другой стороны, выделяются переносы, более характерные именно для системы обиходного языка. Так, типичен пространственный метонимический перенос по модели «местность - объект, находящийся на этой местности» с переходом характеристики «абстрактное – конкретное»: болото `низкое, топкое место, поросшее осокой, кустарником, мелкими деревьями` (Бродит што чортъ по болоту (Сим. Послов., 82, XVII в.)) и `лес, растущий на низком, топком месте` (В ночи пришет мелникъ Кирила сказал рубет де нЬхто болото … онЬ де Денка Авилов с товарыщи сечет то болото. (ИНРЯ, 22, 1696 г.)), по тому же типу базар `площадь, на которой торгуют, рынок` (Пришол Назар, павел Ерша на бозар (Ерш. Ерш., 18, 1-я пол. XVII в.)) и метонимическое `скот, предназначенный для продажи` (для московские станичные посылки в провожатыхъ до украинных городов с конским базаром (Астр. а., 4, 1626 г.)) и т.д. Практически для всех лексем, обозначающих святых, образцы христианской морали, церковные объекты поклонения, типично метонимическое значение `церковь, названная в честь соответствующего объекта` и `изображение соответствующего объекта`, и именно такая семантика этих лексем в обиходном языке главенствующая. В контекстах Сотник ненокотцкой Федор … взял у соловецкого приказчика ... с монaстырского промысла в розруб вдвое на церковное дело верховных апостол Петра и Павла два рубли (А. Солов. м., 85, 1576 г.), Лодомской волости Егорьевского приходу въ таковЬ делЬ на священника на Никиту на Семена сына. Что онъ порядился къ намъ къ великомученику служити. (А. Лодом. ц., 135, 1588 г.) для слов апостол, великомученник реализуется именно значение `церковь, посвященная…`, в контексте около Воскресения и евангилистов подписи наведены чернью (Вкл. Кн. ТСМ, 31, 1634 г.) воскресение - `изображение соответствующего события`. Очень типично для обиходного языка метонимическое употребление существительных, обозначающих какое-либо вещество, материал, особенно часто ткань, в форме именительного падежа в значении `материал, из которого что-либо сделано, изготовлено`: беседка зуб рыбеи, шуба санная сукно багрово, трои серги вареник. Конструкции такого типа – с несогласованным определением-существительным в форме именительного падежа единственного числа - оказываются синонимичными конструкциям с согласованным определением, выраженным прилагательным: ср. шуба бархат зеленъ с солотом на соболЬхъ (АРГ, 62, 1526 г.) и 2 шубы бархатныхъ (Кн. корм. Кир.-Б. м., 66, XVII в.). Разные типы конструкций возможны в пределах одного фрагмента текста: Адин выносник яблоновои а другои кленовая щепка (Пам. южн. в.-р. нар., 1593 г.). Выбор типа конструкции обусловлен грамматикой оборота и зависит от конкретного памятника, от времени, возможно, от степени официальности документа, т.е. употребление существительных в таком метонимическом значении, очевидно, воспринималось приметой разговорного языка. Историческую роль метонимии в  развитии номинативной системы языка подчеркивает В.В. Колесов, рассматривая разговорный язык Московской Руси как источник и основу литературного языка XVII в.: «развитие русского языка на протяжении ряда столетий  это создание четко организованных лексико-семантических систем на основе метонимических переносов (связано с разработкой объема понятий, передаваемых словом), а затем и метафорических переносов (связано с обработкой содержания понятий, отраженных словесным знаком) [4: 385].

Метафорических переносов в семантической системе обиходного языка мало. Более часты они среди глаголов (например, бегать `быстро передвигаться` и `избегать, уклоняться`; вдаться `войти, вклиниться куда-либо` и `предаться какому-либо занятию` (в торговлю вдатись, чтоб было прибыльнее (РШЭО, 44, 1629 г.)). Связано это, возможно, с тем, что глаголов в обиходном языке меньше, чем имен, но бедность глагольного набора компенсируется широкой семантикой, которую часто имели глаголы, применяясь к различным ситуациям. Исследование статистическим методом состава обиходного русского языка выявило номинативность как его отличительную черту: основную массу лексики составляли имена существительные и прилагательные, за счет того, что большинство памятников анализируемого периода имели своей целью наиболее точно, часто терминологически, обозначить различные реалии и их характерные и дифференциальные признаки.

Существенно, что во многих случаях переносные метафорические значения возникают у лексем, исконно составляющих принадлежность книжного языка: например, у лексемы агнец, использующейся в обиходном языке с семантикой `ягненок` (Агнецъ с бораном овечье племя (Сим. Послов., 74, XVII в.)), есть и переносное значение `кроткое существо` (о Димитрии в сочинениях Авраамия Палицына), у лексемы блато наряду со значением `низкое, топкое место`, т.е. `болото`, есть и метафорическая семантика `грязь` (Богатъ мыслитъ о златЬ, а убогъ о блатЬ (Сим. Послов., 78, XVII в.))2 .

Мало случаев метафорического переноса в семантике прилагательных, в обиходном языке практически отсутствуют случаи перехода относительных прилагательных в качественные. Вообще, качественные прилагательные в языке XVI-XVII вв. (как и глаголы) часто обладали широкой семантикой за счет своей немногочисленности и, соответственно, частотности: В языке использовались в основном базовые качественные прилагательные, основы синонимических рядов, примером может служить семантика слов белый, большой.

Напротив, это время – расцвет системы относительных прилагательных. Прежде всего, их фонд очень сильно количественно пополняется, и это основа сложения специфической системы прилагательных русского языка. З.М.Петрова пишет об исключительной роли прилагательных в процессе формирования среднего слога [7: 20] и материал показывает, что истоки этого процесса коренятся в XVI-XVII вв. Семантика относительных прилагательных существенно развивается, включая ряд новых оттенков, и она не может быть описана как чистое отношение. Например, для прилагательного березовый можно выделить семантику и чисто относительную (от березового куста), и значения `изготовленный из березы` (избу березовую, дров березовых), `поросший березняком` (березовое болото, березовый лужок)). В семантике вообще не всегда попадающих в словари прилагательных, образованных от топонимов, в памятниках обиходного языка выделяются и типовые оттенки (`живущий в…`, `служащий в…`, `производимый в…`) и специфические (`принятый, установленный в…`: стекольницкая цена, `характерный, свойственный какому-либо региону`: казанский быт).

Для выяснения различных оттенков отношения особого внимания требует изучение сочетаемости. Общеизвестно, что изменение семантической структуры слова практически всегда зависит от позиции слова в контексте, от его синтагматического окружения [см., напр., 2: 93]. В смысле семантики, определяемой новой сочетаемостью, и в целом нехарактерного, некнижного окружения слова, интересно функционирование книжных слов, лексем, характеризующих различные церковные понятия, в обиходном языке. Так, большинство употреблений с прилагательным архангельский - это характеристика церкви, священнослужителей (архангельский диакон, поп архангельской, архангельский приход), с семантикой же `относящийся к архангелу` нет ни одного контекста, также прилагательное благовещенский используется с семантикой `служащий в церкви, монастыре, названном в честь Благовещенья` (благовещенский протопоп, благовещенский ключарь), и лишь в одном контексте со значением `названный в честь Благовещенья` (БлаговЬщенскаго патриарша домова монастыря (Вкл. Нижегор., 4, 1641 г.)).

Частая форма семантических изменений в обиходном языке – сужение значения, причем это особенно характерно для формирования пласта деловой лексики: см. вынять `взять, забрать` и деловое `отобрать, изъять` (вынять поличное), впустить `дать проникнуть` и деловое `включить в состав хозяйственного угодья как податную единицу` (в Меншиковской деревни, что впущена в пашню к Муравьевской деревни (А. Солов. м., 11. 1572 г.)) и т.д.

Неустоявшаяся семантическая и лексическая система обиходного языка предоставляет хорошие возможности для развития энантиосемии, и такие случаи нередки. Например, слово московский означает `направляющийся в Москву` (для московские станичные посылки в провожатых (Астр. а., 4, 1626 г.) и `приехавший из Москвы` (московские послы), глагол высечь может означать и `уничтожить, удалить с помощью рубящего инструмента, вырубить` (высечь лесок, высечь дуб), и `изготовить, сделать с помощью рубящего инструмента` (высечь бревна, высечь погреб). Среди глаголов энантиосемия вообще часта у образований с приставкой вы-, у наречий и прилагательных энантиосемия нередко обусловлена наличием приставки без-, когда возможно разное уточнение смысла основы: безвестный `пропавший без вести` (не сышу крстьянина бЬзвестнова (ИНРЯ, 231, 1671 г.) и `не имеющий сведений, известий` (не учини меня безвесна о томъ моем вотчинном делЬ (ПНРЯ, 128, XVII в.)), безденежно `не оплачивая, не внося платы` и `не получая оплаты`. Слово как бы не может выбрать, по какому пути пойти, и в зависимости от контекста реализуются различные потенции, исходно заложенные в семантике слова.

Ряд семантических особенностей обиходного языка позволяет говорить о близости его разговорной речи. Помимо обилия метонимических переносов, это в первую очередь использование слов с широким, охватывающим значением и частными предметными реализациями.

Чаще всего такая семантика имеет место при функционировании существительных конкретного значения, и подобные лексемы в силу соответствующей тематики источников составляют значительную часть словника СОРЯ. Напр., слово вершок известно в обиходном языке как с общим значением `верхняя часть чего-либо` (А инымъ травам вершки сымают (Назиратель, 497, XVI в.)), так и с номинативно-производными: `спинка меховой шкурки` (вершков собольих 8 пар (РБС, 9, 1570 г)), `верхняя часть шапки из другого материала` (шапку овчинную вершокъ зеленой (А. Кунг., 160, 1689 г.)), `взгорье, верхняя часть оврага` (от дубца поперек вершка Крутого врага (АРГ, 273, 1526 г.)). Возможна такая семантика и у других слов, характерным примером существительного со значением лица является гнездо лексемы вор. Впервые cамо слово фиксируется лишь в 1547 г., при этом в обиходном языке XVI-XVII вв. оно сразу становится чрезвычайно частотным и семантика его очень широка. В качестве обобщающего значения выступает семантика `кто нарушает законы, установления морали, преступник` (По твоему де г указу … на МосквЬ ходятъ по улицамъ стрЬльцы для воровства, чтобъ воры не воровали (СиД, 421, 1622 г.)), а конкретных реализаций очень много: `кто совершил кражу`, `фальшивомонетчик`, `разбойник, грабитель`, `мошенник`, `морской разбойник, пират`, `вымогатель`, `похититель людей`, `государственный изменник`, `мятежник, бунтовщик`, `самозванец`, наконец, `еретик, богоотступник`. Конкретизируют значение общий контекст, описывающий ситуацию (в ночи приходили ко мнЬ… во двор невЬдомые воры и з дворенка моего увели корову (Вологод. док., 28, 1663 г)), синонимия (Крадник, тать/вор deff. (Разг. Фенне, 39, 1607 г.)), реже антонимия (онъ Иванъ человЬкъ доброй, а не воръ (А. Кунг., 274, 1698 г.)), ближайшее окружение слова (характерное соседство с лексемами разных корневых групп), пояснения (И воевода смоленской о том сыску не дал и сам учинил нам шкоту большую, и называл нас ворами лазутчиками — не для де вы торгу ездите, ссматриваете де вы королевских замков (РБС, 233, 1650 г.)).

Ту же языковую природу обобщающего значения имеет семантика некоторых глаголов. Как правило, это отдельные значения полисемантичных глаголов, расщепляемые на более дробные. Например, для глагола варить как одно из значений восстанавливается семантика `приготовлять путем нагревания до кипения и дальнейшего кипячения (о технических продуктах)` (И такъ мешаючи вари [сало] до коихъ мЬстъ вспЬнится (Назиратель, 186, XVI в.)), конкретизируемое в сочетаниях варить соль `получать соль из солевого раствора, выпаривая воду`, фитиль варить `изготовлять фитили-запалы путем варки шнура в растворе селитры` варить селитру и варить ямчуги `изготовлять селитру`, руду варить `выплавлять железо`.

Вторая группа лексем, при описании которых говорим о широком значении – это лексемы, обладающие контекстуальной семантикой. Слов с комплексно-нерасчлененным значением достаточно мало в обиходном языке: см., например, всячина `разные вещи, предметы; все, что угодно` (Поди посмотри моего товару есть в мене всячины полно (Аноним. разг., 85 об., 1568 г.). Но часто лексемы обиходного языка выступают с контекстуально широкой, фактически же ситуативной, характерной для разговорной речи, семантикой. Например, в контексте Въ великую суботу, ходилъ государь въ соборную церковь Успения Пречистые Богородицы, къ площаницЬ, а стоялъ у столпа… А на первомъ часу, въ паремью и въ апостолъ, стоялъ государь у патриарша мЬста  (Выходы ц. в. к., 156, 1647 г.) апостол - `время чтения на протяжении церковной службы богослужебной книги, содержащей послания и «Деяния» апостолов`, в контексте Писал ты ко мнЬ велел в выгоне купит коня а отписал ты ко мнЬ… поздо. (Гр. №107, XVII- н. XVIII вв.) выгон - имя ситуации, означающее покупку коня, круглогодично содержащегося, кормящегося на пастбище, в контексте И ты сговаривайся о нефтяхъ а держи на выговорЬ въ запасе: а не будетъ хода до Шамахи мирной, ино не сговаривайся (Торг. кн. (С.), 134, XVI-XVII вв.) выговор также обозначает определенную ситуацию, подразумевающую некую предварительную договоренность, соглашение с оговариванием условий. Контекстуально широкая семантика вполне возможна и у конкретных существительных, когда обозначение ситуации сводится к компоненту предметного значения: Трава сказала пьют от зубов (МДБП, 271, 1643 г.), И с тех мест и по ся места тех моих лошедеи не платит (челобитная воронежца Демки Афанасьева сына Невзорова на конского сторожа Якова Павлова сына Бирюка о возмещении за утерю лошадей) (Южн. челоб., 107, 1644 г.). Есть даже типичные, закрепляющиеся сочетания. В памятниках обиходного языка распространенное сочетание для огню означает `чтобы охранять от пожаров, следить, чтобы не разжигали огонь`: ВелЬл ты гсдрь мнЬ холопу своему выбрати дву сынов боярских добрых Ьздити по острогу для огню (Пам. ю.-в.-р. нар., 59, 1594 г.).

Природа такого рода контекстуальной семантики – тот же метонимический перенос значения, столь характерный для обиходного языка. По классификации Н.Д. Арутюновой, это ситуативно обусловленная метонимия, как правило, являющаяся результатом эллиптического сокращения текста (пьют от зубов – пьют от боли, от болезни зубов; ездить для огню – это ездить для охраны от огня) и не создающая нового, контекстуально независимого значения [1: 300]. Как подчеркивает Ю.С. Сорокин, такие речевые употребления, конситуативные осмысления демонстрируют сдвиги в семантике слова, являющиеся зародышами новых структур или следами старых [8: 27]. В целом, наличие слов широкой семантики такого рода – интересное подтверждение близости памятников обиходного языка XVI-XVII вв. и разговорной речи, и эта обиходность – причина расплывчатости, обобщенности значений слов.

Кроме того, в памятниках обиходного русского языка встречается ряд лексем, используемых и с предельно широким, обобщающим значением, на материале которых фактически можно ставить вопрос о широкозначности. Это лексемы дело, время, место, обычай. Общее значение эти слова реализуют прежде всего в многочисленных сочетаниях с прилагательными и определительными местоимениями. Так, сочетания, включающие слово время, обозначают определенный, известный отрезок или момент времени, характерный чем-либо (весеннее время `весна`, пожарное время `пожар`, в то время `тогда`, в которое время `когда`, долгое время `долго` и т.д.), семантика слова обычай в сочетаниях в творительном падеже, характеризующих образ действия, также растворяется в значении прилагательного: Вшед в город тайным обычаем (Р-Д II-2, 17, 1670 г.), И царь ихъ уговаривалъ тихимъ обычаемъ (Котошихин, 84, 1667 г.), и пьянъ или трезвымъ обычаемъ говорилъ (СиД, 42, 1627 г).

Говоря о близости обиходного языка XVI-XVII вв. разговорной речи, нельзя не отметить в ряде памятников обиходного языка значительное количество экспрессивных лексем (брязнуть `ударить`, вгосудариться `воцариться, стать правителем`) и экспрессивных употреблений (вывесить `высунуть (о языке)`, вынести `похитить украсть`, втереться `проникнуть в какую-либо среду с помощью уловок`).

Парадигматические отношения в семантической системе обиходного языка – отдельная большая тема. Не имея возможности подробно рассмотреть ее, заметим лишь, что контекстов с антонимами достаточно много в текстах обиходного языка, также в связи со спецификой деловых текстов, пословичными контекстами: например, прислал ломаных и целых болших и малых 24 якоря (Гр. № 354, XVII - н. XVIII вв.). Синонимические употребления встречаются несколько реже в силу прагматической направленности текстов. При этом синонимические отношения достаточно развиты, однако специфика состоит в том, что существуют параллели между книжными (часто церковнославянскими) и обиходными словами (голова – глава)  и очень много однокорневых синонимов, которые, как правило, оказываются дублетами (алмазец – алмазик, архиепископль –архиепископский - архиепископов - архиепископский, барбарейский – барбаринский – барбариский), т.е. синонимия в обиходном языке осложнена очень широкой словообразовательной вариативностью. Есть, конечно, и разнокорневые синонимы: агаряне - басурмане – бесермене, туман – мгла, синонимический ряд беречь - блюсти – хранить, и др. Заимствования-синонимы русских лексем встречаются реже, например, азбука - алфавит. Действительно, XVI-XVII вв. – это период активного пополнения русского языка, прежде всего словообразовательными средствами, заимствование и калькирование значительно более редки, чем, например, в последующий период, эпоху XVIII в. С точки зрения семантических отношений, в обиходном языке часты синонимы-дублеты. Интересно соотношение двух очень высокочастотных лексем - прилагательных большой и великий. Набор значений большой и великий оказывается практически идентичным: в языке XVI-XVII вв. для них можно выделить следующие блоки значений: 1) `значительный, выдающийся по размерам, величине`; 2) `значительный, выдающийся по количеству; превышающий среднюю меру, средний уровень`; 3) `выдающийся по силе проявления, интенсивности`; 4) `главный основной; имеющий особое значение; занимающий высокое служебное положение`; 5) `старший по возрасту, взрослый`. Однако разным оказывается удельный вес каждого из значений. Если в семантике большой ведущим, несомненно, является значение `выдающийся по размерам, величине`, то ведущее значение в семантике великий – `главный, основной, особенный, выдающийся`.

 В связи с неустоявшейся системой в обиходном языке немало омонимов: например, баба `женщина`, `пеликан`, `вертикальный ворот для вытаскивания судна на лед`, `мера жидкости`, бель `отбеленная льняная пряжа` и `сорт яблок`.

Таким образом, семантическое пространство обиходного языка - это развитая сложная семантическая система, в которой превалируют конкретные предметные значения лексем, причем в ряде таких случаев можно говорить об обобщающем значении и частных предметных реализациях, в среде полисемантичных слов часты явления неразошедшейся полисемии. Более часты, несомненно, метонимические переносы значения, включая и ситуативно обусловленную метонимию, лежащую в основе контекстуально широкой семантики лексем. В употреблениях слов с развитой семантической структурой и лексем абстрактного значения нередко обнаруживается синкретизм. Есть случаи омонимии и энантиосемии, синонимические отношения осложнены очень сильной вариативностью, обусловленной морфологическими причинами. Можно сказать, что это нестабильная хаотическая система в период расцвета, в период максимального накопления метонимических изменений значения, внутрисловных вариантов, активности словообразовательных процессов, система как бы на пике своего экстенсивного развития, предвосхищающая качественный скачок XVIII в. Целый ряд семантических особенностей сближает обиходный язык Московской Руси XVI-XVII вв. с разговорной речью. Таким образом, анализ даже семантического своеобразия обиходного языка наглядно показывает, что, как пишет О.В. Никитин,  «общенародная обиходно-разговорная речь была естественным и даже в чем-то знаковым компонентом словарного состава литературного языка национальной эпохи», т.е. «одним из основных формирующих звеньев нашего языка» [6: 101].

Использованная литература

1. Арутюнова Н.Д. Метонимия.// Языкознание. Большой энциклопедический словарь /Гл. ред. В.Н. Ярцева. М., 1998. - С. 300-301.

2. Бородина М.А., Гак В.Г. К типологии и методике историко-семантических исследований (на материале лексики французского языка). Л., 1979.

3. Звегинцев В.А. Теоретическая и прикладная лингвистика. М., 1968.

4. Колесов В.В. Разговорный язык Московской Руси как источник и основа литературного языка XVII в.// Слово и дело. Из истории русских слов. СПб, 2004. – C. 382-388.

5. Ларин Б.А. Заметки о «Словаре обиходного языка Московской Руси» / Публикация С.С. Волкова // Вопросы теории и истории языка. СПб, 1993. С. 5-9.

6. Никитин О.В. «Словарь обиходного русского языка Московской Руси XVI-XVII веков» (в рубрике «Критика и библиография»)// Русский язык в школе. № 5, 2005. С. 100-103.

7. Петрова З.М. Развитие лексического состава русского языка XVIII в. (Имена прилагательные):  Автореф. докт. дисс. Л., 1983.

8. Сорокин Ю.С Что такое исторический словарь? // Проблемы исторической лексикографии / Отв. ред. Ю.С. Сорокин. Л., 1977. – С. 4-27.